Перепереводы: о новых переводах старых книг
Многие классические произведения полюбились русскоязычным читателям в переводе. В ситуации с новыми переводами сразу напрашивается вопрос: зачем? Оригинал появился много лет, а то и веков назад. Наверняка было сделано несколько переводов за это время, для чего еще варианты? Разве что издательства хотят нажиться на постоянных переизданиях или переводчик пытается сделать себе имя намеренно скандальным переводом. Мы не всегда задумываемся, насколько близок или далек перевод от оригинала, не утратил ли он своей актуальности за все эти годы.
Вместе с переводчиком Дмитрием Шепелевым разбираемся, нужны ли новые переводы, как их воспринимают читатели и может ли перевод быть идеальным.
Нужны ли новые переводы?
Если совсем коротко отвечать на непростой вопрос — да. Давайте подробнее рассмотрим, почему переводы необходимо время от времени обновлять.
1. Проблемы советских переводов
Оригинал бессмертен, а перевод устаревает. Почему так? Перевод тесно связан с периодом, в котором был выполнен. К сожалению, не получится отделить переводную литературу от исторического и культурного контекста: какая идеология была в тот период, какая школа перевода довлела над другими, насколько была развита наука и международные связи. Представлял ли советский человек, как выглядят джинсы или сигареты Marlboro? Сейчас переводчик может выйти в Интернет, вбить незнакомые слова и понятия в поисковике или проконсультироваться у носителей на форуме. Еще двадцать лет назад такая возможность была далеко не у всех. Кроме того, литературоведы и филологи продолжают изучать и сами произведения, находить новые смыслы, которые не были отражены (намеренно или случайно) в переводах полувековой давности.
Дмитрий Шепелев:
Сергей Довлатов на вопрос, у кого из современных русских литераторов самый лучший язык, ответил: «У Райт-Ковалевой». Тем не менее даже ее перевод культового романа Catcher in the Rye Джерома Дэвида Сэлинджера, долгое время считавшийся эталоном переводческого мастерства, после Перестройки стал восприниматься уже без прежнего придыхания. И дело здесь не в том, что новое поколение сбросило с пьедесталов все советские святыни, а в том, что отдельные люди стали смотреть на все — и на тексты, в том числе — другими глазами. Не говоря о том, что стало доступно больше литературы на иностранных языках, читатель получил больше возможностей сравнивать перевод с оригиналом. Читатели и критики стали открывать для себя различные редакции и черновики известных произведений, пытаясь восстановить авторский замысел во всей полноте. Произведение, известное еще со школы, может открываться с новых сторон, расширяясь и углубляясь.
Еще один типичный случай, когда художественный перевод устаревает и требует замены — это смена политического режима со всеми вытекающими. Особенно если хотя бы один из двух режимов отличается нетерпимостью к инакомыслию и приравнивает авторскую иронию к ереси и подстрекательству. Так, мне довелось выполнить новые переводы двух выдающихся и весьма откровенных романов, выходивших в советских издательствах в несколько урезанном виде, The Sun also rises Эрнеста Хемингуэя («И восходит солнце» в переводе Веры Топер) и Put on more flags Ивлина Во («Не жалейте флагов» в переводе Владимира Смирнова). Перевод Веры Топер вышел в 1935 году, незадолго до Большого террора, и его идеологическая обусловленность была неизбежна; что до перевода Владимира Смирнова, то он вышел в 1971 году, в период Застоя, и его тоже не обошло стороной бдительное цензурное око. Поэтому моя задача и в одном, и в другом случае состояла в том, чтобы донести до русскоязычных читателей эти произведения в подлинном, свободном от всякой цензуры, виде.
Главное, к чему приложила руку сталинская цензура в переводе Веры Топер, это сцены, касающиеся рабочего класса и отношений полов. Следующий пример показывает, как в переводе облагораживаются и драматизируются пролетарии.
Оригинал: «Outside on the terrace working people were drinking. In the open kitchen of the Amateurs a girl was cooking potato-chips in oil».
Перевод Веры Топер: «Снаружи, на террасе, сидели рабочие за вином. В открытой кухне кафе «Для любителей» служанка жарила картофель на постном масле».
Мой перевод: «Снаружи, на террасе, выпивали рабочие. В открытой кухне кафе «Ле-аматёр» девушка готовила картофель ломтиками в масле».
Приведу еще один пример, в котором друг героя-рассказчика напевает на популярный мотив шутливую песенку собственного сочинения. Я не только восстанавливаю рифму, но и угадываю слово, стыдливо обозначенное многоточием в оригинале (нормальная практика для 1926 года):
«Irony and Pity. When you’re feeling… Oh, Give them Irony and Give them Pity. Oh, give them Irony. When they’re feeling… Just a little irony. Just a little pity…» He kept on singing until he came down-stairs. The tune was: «The Bells are Ringing for Me and my Gal».
Вы распознали рифму? Irony and pity, when you’re feeling shitty.
Перевод Веры Топер: «Ирония и Жалость. Когда ты узнаешь… О, дай им Иронию и дай им Жалость. О, дай нам Иронию. Когда ты узнаешь… Немного иронии. Немножечко жалости… Он пел до тех пор, пока не спустился вниз».
Мой перевод: «Юмор и моральные основы выручат, когда тебе хреново. Положись на юмор и основы, обращаясь к тем, кому хреново. Немножко юмора и самые основы… Он пел это, пока не спустился, на мотив “Колокола звонят для нас с любимой”».
Перевод Веры Топер отходит от оригинала еще в двух отношениях: авторская ирония и страсть к повторам. Оригинальный язык The Sun also rises весьма ироничен — и не только в вышеприведенной песенке (это такая сермяжная ирония молодого человека, побывавшего на войне, контуженного и вернувшегося с того света), тогда как у Веры Топер ироничность заменяется драматичностью. Что же касается повторов, которыми прошит весь роман, то это особая авторская манера, вызывающая ассоциации с ветхозаветным слогом (не случайно выбран эпиграф из Екклесиаста) и заплетающейся речью пьяного. Выглядит это примерно так: мы вошли в бар и выпили бренди; мы выпили, и я вышел покурить; я курил и смотрел на дождь; дождь размывал очертания улицы и т. д. Естественно, что в переводе Веры Топер большинство таких повторов просто отсутствует, ведь подобная манера не облегчает чтение. Честно говоря, я поражаюсь на чуткость Макса Перкинса, первого издателя Хемингуэя, который оценил красоту такого слога при всей его шероховатости, тогда как другой на его месте наверняка сказал бы начинающему автору: «Знаешь, Эрнест, роман у тебя хороший, диалоги вообще блеск, но давай уберем все эти повторы — не надо напрягать читателя».
И наконец, коснусь перевода эпиграфа, из которого взято название романа. Это цитата из Книги пророка Екклесиаста, и в английском переводе там есть слово «generation», которое повторено во втором эпиграфе в словах Гертруды Стайн: «You are all a lost generation». Однако, у Веры Топер первый эпиграф дан в Синодальном переводе — «род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». А перевод второго «generation» — поколение. Я же сохранил оригинальную перекличку, дав Екклесиаста в новом русском переводе: «Поколения приходят и уходят, а земля остается навеки».
О другом романе — Put out more flags Ивлина Во — я скажу всего несколько слов. Ивлин Во написал социально-политическую сатиру на лондонское высшее общество времен Второй мировой войны, он критикует не только английскую аристократию, но местами и Советский союз во главе с товарищем Сталиным. Неудивительно, что в переводе Владимира Смирнова (в художественном отношении почти безупречном) все отсылки к Союзу, от нескольких строк до полстраницы, оказались выброшены.
Для большинства читателей перевод был единственным способом узнать о книге. Достать оригинал и прочитать его самостоятельно обычный читатель не мог. Люди видели текст, не представляя какой за ним скрывается оригинал. Небезызвестный пример — «Путешествие Нильса с дикими гусями», которое превратилось из занимательного пособия по географии Швеции в волшебную сказку под редакцией Зои Задунайской и Александры Любарской. Перепереводы художественной литературы, которая подверглась цензурированию в советский период, дадут читателям возможность по-новому взглянуть на хорошо знакомые произведения.
2. Качество переводов
Смысл произведения может быть искажен не только из-за цензуры, но и из-за качества перевода. Если перевод существует десятилетиями, то, к сожалению, не факт, что он хорош. Возможно, книга не очень популярна или наоборот неплохо продается с существующим переводом — издательства не видят смысла делать переиздания. Кроме того, язык, с которого выполнен перевод, играет важную роль. Редкие языки переводятся не так часто, как тот же английский или немецкий. Отредактировать существующий перевод или выполнить новый — непростая задача.
Дмитрий Шепелев:
Речь пойдет о романе Джорджа Оруэлла «Дочь священника». Издан он был в 2004 году в переводе Веры Домитеевой.
После того, как я перевел «1984», мне предложили перевести еще несколько произведений Оруэлла — и в их числе «Дочь священника». По моему мнению, этот роман — один из лучших в его творческом наследии, хотя сам автор его почему-то стеснялся. До недавнего времени это произведение было известно русскоязычным читателям в переводе Веры Домитеевой, о котором я могу сказать только две хороших вещи: общая гладкость и отсутствие грамматических ошибок. Коротко говоря, перевод Домитеевой искажает оригинал. Многое там противоречит авторскому иронично-сострадательному слогу. Масса фактов просто-напросто перевирается: где в оригинале утро, в переводе вечер, где яблоня, там осина, где красное, там белое, а где у Оруэлла безысходность и сочувствие, у Домитеевой — гадливость и ерничанье.
Для примера рассмотрим сцену в церкви, где Дороти, дочь священника, наблюдает, как одна прихожанка, пренеприятная старуха, готовится принять причастие.
Оригинал: «Her father was holding the wafer before her in his shapely, aged hand. He held it between finger and thumb, fastidiously, somehow distastefully, as though it had been a spoon of medicine. His eye was upon Miss Mayfill, who was doubling herself up like a geometrid caterpillar, with many creakings and crossing herself so elaborately that one might have imagined that she was sketching a series of braid frogs on the front of her coat».
Перевод Домитеевой: «Отец остановился перед ней с облаткой в усталой, изящно вылепленной руке. Облатку Ректор держал кончиками пальцев, осторожно и аккуратно, вроде ложки с микстурой, однако глаза его неотрывно следили за мисс Мэйфилл, которая, согнувшись горбатой гусеницей, скрипела костями на все лады и так быстро, размашисто крестилась, будто стряхивала с ворота пальто лягушат».
Мой перевод: «Отец держал перед ней облатку в своей изящной, сухопарой руке, двумя пальцами, брезгливо, словно ложку с лекарством. Взгляд его был направлен на мисс Мэйфилл, со скрипом согнувшуюся вдвое, точно гусеница пяденицы, и так рьяно крестившуюся, что казалось, будто она малюет узоры на своем пальто».
О чем бы ни рассказывала книга, к какому бы жанру ни относилась, если издательство решило, что ей нужен новый перевод, значит она не потеряла своей значимости и потому заслуживает ответственного отношения от переводчика. Однако далеко не каждый переводчик настолько любит свою работу, чтобы к каждой книге относиться должным образом. А ситуация в нашей стране такова, что в этом сложнейшем деле, кроме любви, переводчика ничего не мотивирует, потому что труд его оплачивается самым скромным образом. То же самое касается книжных редакторов, корректоров и верстальщиков. Поэтому нередко получается, что главное, за что можно ценить книгу на русском — это обложка.
Готов ли читатель к новым переводам?
Пускай и не идеальный, но полюбившийся перевод, дорог читателю. Далеко не каждый готов встретить любимую книгу в новом переводе. Перепереводы порой сотрясают Интернет, вызывая волну обсуждений. Например, большой резонанс вызвало переиздание «Гарри Поттера» в издательстве «Махаон». Читатели критиковали и хвалили переводы, сравнивали их с оригиналом. Одна из основных претензий к переводу «Махаона» — измененные имена персонажей. И хотя перевод издательства «Росмэн» далеко не всегда копировал оригинал, для многих читателей профессор Снегг куда привычнее Снейпа. Не стоит забывать и про фильмы по «Гарри Поттеру», которые используют транскрибацию, предложенную «Росмэном». Почему читатели не всегда готовы дать переводчику шанс?
Дмитрий Шепелев:
Нужно иметь в виду, что читательское отношение к некоторым романам совершенно особое. Не только благодаря хорошим переводам, но и колоссальной силе самих произведений, имеющих культовый статус во всем читающем мире. Естественно, что никакой переводчик (никакой вообще человек) не свободен от стереотипов своего времени и общества, и я в этом плане не исключение, но как раз поэтому иногда так важно смотреть на привычные вещи по-новому. Особенно это касается таких колоссальных художественных произведений, как, например, «1984», сохраняющих трагическую актуальность для самых разных людей на протяжении поколений. Сознавая это, я видел свою переводческую задачу в том, чтобы донести до современного читателя не только смысл, но и дух оригинального текста, ни в чем не отступая от его правды и не добавляя от себя ничего лишнего. А чтобы сделать это максимально эффективно, я для начала тщательно сверил оригинальный текст «1984» с известным многим переводом Виктора Голышева. В переводе отсутствуют ни много ни мало восемь полноценных предложений (по крайней мере, в том издании, которое читал я: «Золотой фонд мировой классики», АСТ, 2003) — и в этом не просматривается никакого смыслового или цензурного уклона. Предложения просто потерялись и, возможно, переводчик тут вовсе ни при чем — это я к слову об имеющих место быть редакторских фривольностях (говорю на личном горьком опыте), подчас совершенно неоправданных. Однако, что самое интересное, в переводе Голышева есть одно предложение, которого у Оруэлла нет.
Другой великий роман, который Виктор Петрович Голышев в свое время принес русским читателям, а я, тридцать лет спустя обновил, — это One flew over the cuckoo’s nest Кена Кизи. Не удивительно, что такой роман завоевал среди постперестроечных читателей настоящих фанатов. А фанатизм, как известно, не терпит инакомыслия. Это касается и новых переводов.
Кен Кизи взял для названия слова из детской считалки, которую сделал эпиграфом романа. «One flew east, one flew west, one flew over the cuckoo’s nest». Казалось бы, все просто, хотя смысл этого «гнезда кукушки», над которым кто-то пролетел, остается для широкого читателя туманным. Как это переводит Голышев: «Кто из дома, кто в дом, кто над кукушкиным гнездом». Исчезли и восток, и запад, и полет над кукушкиным гнездом, зато возник некий дом — очевидно, для рифмы.
Едва начав погружение в текст, я понял, что передо мной непростая задача: перевести считалку, сохранив в ней все, что есть в оригинале — и ритм, и смысл, и самый дух. Я морочился пару дней и сочинил три рифмованных варианта, но каждый чем-то меня не устраивал. И тогда мне на помощь пришла поговорка: ни пуха, ни пера — к черту. Только вместо черта у меня была кукуха. Вот так и получилось: «Кто на запад — ни пера, на восток — ни пуха, ну а кто-то пролетел над гнездом кукухи». Признаю, что в оригинале нет ни пера, ни пуха, но они здесь вполне уместны, если вспомнить, что речь в считалке идет о трех гусях. Тем более, что пух в родительном падеже дает отличную рифму с кукухой. Которая раскрывает оригинальный смысловой оттенок — уже не из фольклора, а из обычного сленга. «Cuckoo’s nest» — одно из обозначений психушки. Так что, прошу любить и жаловать этот великий роман под новым, прекрасным и шальным названием: «Над гнездом кукухи».
Новый перевод — новая интерпретация
Дмитрий Шепелев:
Сопоставляя различные переводы «Ворона» Эдгара По, поражающего своей цельностью, гипнотической силой и музыкальностью, понимаешь, что каждый из переводчиков выражает что-то свое. Порой высвечивая нечто неожиданное, жертвуя той или иной деталью ради заданного ритма или художественного эффекта. Так, например, ни один из трех рассмотренных переводов не передает смысла важнейших, на мой взгляд, строк:
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
Бальмонт:
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Брюсов:
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до того!
Зенкевич:
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор.
Нигде мы не видим передачи этого «dare to dream», указания на дерзость сновидца, грезящего о чем-то таком, о чем никто никогда не грезил.
Так, можно ли рассчитывать на полную передачу смысла, атмосферы и языковых изысков того или иного произведения в одном переводе, если три признанных мастера не сумели передать в своих переводах этот ключевой момент? Тем не менее, стремиться к этому должен каждый честный переводчик.
Нужны ли перепереводы?
Да, нужны. Будут ли они лучше существующих? Гарантии нет, но переводчику стоит дать шанс. Когда существует только один вариант перевода, то читатели вынуждены ориентироваться только на него, не имея возможности сравнивать разные варианты. Перепереводы могут раскрыть произведение с новых сторон, обогатить русский язык и помочь переводчикам не бояться совершенствовать чужой и собственный труд.
Благодарим Дмитрия Шепелева за развернутый комментарий и приведенные примеры. Переводы Дмитрия можно найти на «ЛитРесе» и «ФантЛабе».
